Неточные совпадения
Старики старые, благочестивые, об
смерти забывают, соблазняются на красоту-то!
— Супругу моему я за то, по́
смерть мою, благодарна буду, что и любил он меня, и нежил, холил, а
красоту мою — берег.
Как будто забыв о
смерти отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, — и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его глазах. Потом она вспомнила, что надо говорить об отчиме, и сказала, что хотя люди его типа — отжившие люди, но все-таки в них есть своеобразная
красота.
Судьбе и этого было мало. Зачем в самом деле так долго зажилась старушка мать? Видела конец ссылки, видела своих детей во всей
красоте юности, во всем блеске таланта, чего было жить еще! Кто дорожит счастием, тот должен искать ранней
смерти. Хронического счастья так же нет, как нетающего льда.
Глядя на бледный цвет лица, на большие глаза, окаймленные темной полоской, двенадцатилетней девочки, на ее томную усталь и вечную грусть, многим казалось, что это одна из предназначенных, ранних жертв чахотки, жертв, с детства отмеченных перстом
смерти, особым знамением
красоты и преждевременной думы. «Может, — говорит она, — я и не вынесла бы этой борьбы, если б я не была спасена нашей встречей».
Добрые люди поняли, что очистительное крещение плоти есть отходная христианства; религия жизни шла на смену религии
смерти, религия
красоты — на смену религии бичевания и худобы от поста и молитвы.
И в хрустально-чистом холодном воздухе торжественно, величаво и скорбно разносились стройные звуки: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!» И какой жаркой, ничем ненасытимой жаждой жизни, какой тоской по мгновенной, уходящей, подобно сну, радости и
красоте бытия, каким ужасом перед вечным молчанием
смерти звучал древний напев Иоанна Дамаскина!
Я очень помню, как осторожно говорила бабушка о душе, таинственном вместилище любви,
красоты, радости, я верил, что после
смерти хорошего человека белые ангелы относят душу его в голубое небо, к доброму богу моей бабушки, а он ласково встречает ее...
«Он тут, он любит… чего ж еще?» Тишина блаженства, тишина невозмутимой пристани, достигнутой цели, та небесная тишина, которая и самой
смерти придает и смысл и
красоту, наполнила ее всю своею божественной волной.
О, как тиха и ласкова была ночь, какою голубиною кротостию дышал лазурный воздух, как всякое страдание, всякое горе должно было замолкнуть и заснуть под этим ясным небом, под этими святыми, невинными лучами! «О Боже! — думала Елена, — зачем
смерть, зачем разлука, болезнь и слезы? или зачем эта
красота, это сладостное чувство надежды, зачем успокоительное сознание прочного убежища, неизменной защиты, бессмертного покровительства?
Мне случалось веселиться с товарищами на том самом месте, где несколько минут до того мы дрались с неприятелем; но на поле сражения мы видим убитых, умирающих, раненых; а тут
смерть сливалась с жизнию без всяких оттенок: шаг вперед — и жизнь во всей
красоте своей; шаг назад — и
смерть со всеми своими ужасами!
Печальный и нежный, любимый всеми за
красоту лица и строгость помыслов, был испит он до дна души своей устами жаждущими и умер рано, одинокой и страшной
смертью умер он.
Но одного все же не предусмотрела умная Елена Петровна: что наступит загадочный день, и равнодушно отвернутся от
красоты загадочные дети, проклянут чистоту и благополучие, и нежное, чистое тело свое отдадут всечеловеческой грязи, страданию и
смерти.
И были все ее черты
Исполнены той
красоты,
Как мрамор, чуждой выраженья,
Лишенной чувства и ума,
Таинственной, как
смерть сама.
Случайность, непреднамеренность
красоты, ее незнание о самой себе — зерно
смерти, но и прелесть прекрасного в действительности; так что в сознательной сфере прекрасное исчезает в ту минуту, как узнает о своей
красоте, начинает любоваться на нее.
Также разделял он ложе с Балкис-Македа, царицей Савской, превзошедшей всех женщин в мире
красотой, мудростью, богатством и разнообразием искусства в страсти; и с Ависагой-сунамитянкой, согревавшей старость царя Давида, с этой ласковой, тихой красавицей, из-за которой Соломон предал своего старшего брата Адонию
смерти от руки Ванеи, сына Иодаева.
Несчастная! даже
смерть ее не пожалела; не придала ей — не говорю уже
красоты, но даже той тишины, умиленной и умилительной тишины, которая так часто встречается на чертах усопших.
Жалко стало мне человеческого лица, былой его
красоты, сел я на лавку и заплакал над собою, как ребёнок обиженный, а после слёз петля явилась стыдным делом, насмешкой надо мной. Обозлился я, сорвал её и швырнул угол.
Смерть — тоже загадка, а я — разрешение жизни искал.
Лизавета. Ой, судырь, до глаз ли теперь!.. Какая уж их
красота, как, может, в постелю ложимшись и по утру встаючи, только и есть, что слезами обливаешься: другие вон бабы, что хошь, кажись, не потворится над ними, словно не чувствуют того, а я сама человек не переносливый: изныла всей своей душенькой с самой встречи с ним… Что-что хожу на свете белом, словно шальная… Подвалит под сердце — вздохнуть не сможешь, точно
смерть твоя пришла!.. (Продолжает истерически рыдать.)
В стройно работающем живом организме есть особенная
красота, и
смерть, как и болезнь, как и старость, прежде всего — безобразие.
К нему Арсений подошел,
И руки сжатые развел,
И поднял голову с земли;
Две яркие слезы текли
Из побелевших мутных глаз,
Собой лишь светлы, как алмаз.
Спокойны были все черты,
Исполнены той
красоты,
Лишенной чувства и ума,
Таинственной, как
смерть сама.
— Прекрасные юноши, вот иду я на перекрестки ваших улиц, нагая и прекрасная, жаждущая объятий и пламенных ласк, я, великая царица поцелуев. Вы все, смелые и юные, придите ко мне, насладитесь
красотою и буйным дерзновением моим, в моих объятиях испейте напиток любви, радостной до
смерти любви, более могущественной, чем и самая
смерть. Придите ко мне, ко мне, к царице поцелуев.
У осужденного на
смерть своя психология. В душе его судорожно горит жадная, все принимающая любовь к жизни. Обычные оценки чужды его настроению. Муха, бьющаяся о пыльное стекло тюремной камеры, заплесневелые стены, клочок дождливого неба — все вдруг начинает светиться не замечавшеюся раньше
красотою и значительностью. Замена
смерти вечною, самою ужасною каторгою представляется неоценимым блаженством.
Техника несет с собою
смерть красоте, которая представлялась вечной.
Красота, прелесть прошлого, связана с облагораживающим фактом
смерти.
Мы сели в лодку и отплыли. Месяц скрылся за тучами, стало темней; в лощинке за дубками болезненно и прерывисто закричала цапля, словно ее душили. Мы долго плыли молча. Наташа сидела, по-прежнему опустив голову. Из-за темных деревьев показался фасад дома; окна были ярко освещены, и торжествующая музыка разливалась над молчаливым садом; это была последняя, заключительная часть симфонии, — победа верящей в себя жизни над
смертью, торжество правды и
красоты и счастья бесконечного.
Он не хочет осуществления христианства в жизни, реализации социальной правды, потому что это представляется ему
смертью красоты, уродством.
Оставшись на восемнадцатом году после
смерти матери и отъезда сестры в Голштинию, она без руководителей, во всем блеске
красоты необыкновенной, получившая в наследие от родителей страстную натуру, от природы одаренная добрым и нежным сердцем, кое-как или, вернее, вовсе невоспитанная, среди грубых нравов, испорченных еще лоском обманчивого полуобразования, бывшая предметом постоянных подозрений и недоверия со стороны двора, цесаревна видела ежедневно, как ее избегали и даже нередко от нее отворачивались сильные мира сего, и поневоле искала себе собеседников и утешителей между меньшей братией.
И после полученного им рокового известия о
смерти герцогини Анны Леопольдовны, после дней отчаяния, сменившихся днями грусти, и, наконец, днями постепенного успокоения, образ молодой женщины продолжал стоять перед ним с еще большей рельефностью, окруженный еще большею
красотою внешнею и внутреннею, чтобы московские красавицы, обладающие теми же как она достоинствами, но гораздо, по его мнению, в меньших дозах, могли заставить заботиться его сердце.
— Пощадить, отчего не пощадить, самому мне жаль вас, красавица… Пленила меня
красота ваша даже до одури… как взглянули вы на меня еще давеча… Приму на себя ответ и избавлю вас от
смерти лютой, только…
Он жил среди
красот и аки Ахиллес,
На ратном поле вдруг он мужество изнес;
Впервый приял он гром — и гром ему послушен,
Впервые встретил
смерть — и встретил равнодушен.
Целый день женщины, дети, старики, множество народа толпились около гроба княжны. Всякий толковал по-своему о
смерти ее; иной хвалил приличие ее наряда, другой — узоры парчи, богатство гроба, все превозносили
красоту ее, которую и
смерть не посмела еще разрушить.
Над этим склепом через год после
смерти князя Василия была устроена покойной княгиней великолепная часовня, из белого мрамора, выдающаяся по
красоте стиля и отделке между другими богатыми памятниками кладбища Александро-Невской лавры и невольно останавливающая на себе внимание всякого, посещающего это место вечного успокоения.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх
смерти, но страх болезни, слабости, потери
красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Певец
Сей кубок ратным и вождям!
В шатрах, на поле чести,
И жизнь и
смерть — всё пополам;
Там дружество без лести,
Решимость, правда, простота,
И нравов непритворство,
И смелость — бранных
красота,
И твёрдость, и покорство.
Друзья, мы чужды низких уз;
К венцам стезёю правой!
Опасность — твёрдый наш союз;
Одной пылаем славой.
Хорошо было год, два, три, но когда это: вечера, балы, концерты, ужины, бальные платья, прически, выставляющие
красоту тела, молодые и не молодые ухаживатели, все одинакие, все что-то как будто знающие, имеющие как будто право всем пользоваться и надо всем смеяться, когда летние месяцы на дачах с такой же природой, тоже только дающей верхи приятности жизни, когда и музыка и чтение, тоже такие же — только задирающие вопросы жизни, но не разрешающие их, — когда все это продолжалось семь, восемь лет, не только не обещая никакой перемены, но, напротив, все больше и больше теряя прелести, она пришла в отчаяние, и на нее стало находить состояние отчаяния, желания
смерти.
— «Плачу и рыдаю, егда помышляю
смерть и вижду во гробех лежащую, по образу Божию созданную, нашу
красоту безобразну, бесславну, не имущу вида. О чудесе! Что сие, еже о нас бысть таинство; како предахомся тлению; како сопрягохомся
смерти; воистину Бога повелением…»
Я хочу показать, как человек, осужденный на
смерть, свободными глазами взглянул на мир сквозь решетчатое окно своей темницы и открыл в мире великую целесообразность, гармонию — и
красоту.
Законам жизни, а не
смерти и не поэтического вымысла, как бы ни был он прекрасен, должен подчиняться человек. Да и может ли быть прекрасным вымысел? Разве нет
красоты в суровой правде жизни, в мощном действии ее непреложных законов, с великим беспристрастием подчиняющих себе как движение небесных светил, так и беспокойное сцепление тех крохотных существ, что именуются людьми!
Для любви, для
красоты и для радости нет ни
смерти, ни изменения: сила их выше наших чувств, и они сами, наши чувства, слишком темны, чтобы выдержать их свет».